Сергей Гнедой – фотограф, член Союза фотохудожников России, чья семнадцатая персональная выставка под названием «Адажио» недавно проходила в московской Галерее классической фотографии – рассказывает о своих фотографиях и о себе…
– Вы по образованию – микробиолог. Как получилось, что из одной специальности попали в совершенно другую, в фотографы? И когда это произошло?
– Понадобилось прожить полвека, чтобы уразуметь, чем, собственно, следует заниматься. Но лучше поздно, чем никогда. В юности я долго занимался живописью. Но однажды понял, что не смогу достигнуть результата, ради которого стоит изводить бумагу, холст и краски. И сделал выбор – решил стать микробиологом, провести жизнь среди пробирок и микроскопов. Моя микробиологическая биография продолжается и по сей день. Но от себя убежать не удалось. Разменяв шестой десяток, я все же вернулся к своему старому наваждению – попытке передать линию и цвет. Купил себе большую и тяжелую камеру и много-много всяких штук и штучек, без которых фотографическое занятие просто невозможно. Взял несколько частных уроков у одного почтенного фотографа, проштудировал всевозможные книги, статьи. И погрузился в состояние фотографической шизофрении: окружающие меня объекты и существа стали видеться проявленными на пленке или отпечатанными на фотобумаге, весь мир превратился в череду снимков…
– Вы сказали, что биография микробиолога продолжается. Как совмещаете это с фотографией, и повлияла как-то Ваша первая специальность на вторую?
– Микробиология – это дело, которое меня кормит и позволяет заниматься весьма недешевым занятием фотографией. Микробиология – медицина, а люди болеют, к сожалению. Работаю в небольшой фирме, которая делает препараты для диагностики инфекционных болезней человека. Я рад, что мне в новые времена не пришлось переквалифицироваться в управдомы или еще в кого-то, что я профессионально остался в своем деле, хотя чисто наукой не занимаюсь уже – как это ни странно звучит – с прошлого столетия… Меня, как микробиолога, всегда поражали микрофотографии вирусов и бактерий под электронным микроскопом. Они были чрезвычайно, поразительно графичны. Эта картинка меня всегда очень привлекала своей лаконичностью, эстетикой. Но я никогда не думал, что из этого может выстроиться какой-то путь, который приведет меня, например, в фотогалерею – как фотографа.
– Что такое для Вас фотография вообще и пейзажная в частности – ведь именно природе была посвящена Ваша выставка «Адажио»?
– Когда я начал фотографировать, то испытал на себе волшебное ощущение человека, стоящего рядом с фотокамерой и выпускающего из нее птичку… Ты переживаешь такой букет чувств, которые достойны отдельного описания. Присваиваешь себе пространство со всеми его подробностями, светом и тенью, с его шершавостью и гладкостью, с быстрым рисунком травы и набухающей розовой тучей… Вообще фотографию я считаю занятием молчаливым, не требующим чрезмерной вербальности. Хотя сегодня о фотографии говорят много, слишком много. «Автор исследует то-то и то-то». «Фотограф анализирует тех и этих»… Господи, сколько можно исследовать и анализировать. Почему нельзя просто смотреть и чувствовать? Я не снимаю кровь и чернуху. Я не могу и не хочу множить хаос. На моих фотографиях то, что отрадно зрению.
– А из природных сюжетов есть такие, какие Вам самому больше нравятся?
– Очень люблю травяные сюжеты. Не знаю, быть может, я в каком-то воплощении был травой или листьями. Меня совершенно завораживает фактура травы, весной, летом, осенью, или даже зимой. Иногда даже куда-нибудь еду, например, на Сицилию или в Испанию, и начинаю снимать то, что не очень характерно для этих мест. И думаю, зачем так далеко было ехать, чтобы снимать траву? Но, с другой стороны, я ехал туда не для того, чтобы делать открытки для туристов, которых чрезвычайно много в мире. Флористика меня всегда очень увлекала – и в монохромном виде, и в цвете, а почему – я объяснить не могу. И, кстати сказать, может быть, мысль о том, чтобы назвать выставку «Адажио», связана как раз с темой трав, потому что разглядывание травы, листьев, каких-то нюансов ствола дерева, как мне кажется, очень соответствует этому музыкальному темпу: когда человек никуда не спешит, когда пребывает в таком, можно сказать, расслабленном состоянии и может на всём этом остановить свое внимание. Ведь мы все куда-то бежим, и до травы ли нам? Это же такая ерунда! Главное, она не актуальна, как сейчас говорят. Но мне это нравится, это мне близко. Сейчас я живу на севере калужской области, под Боровском. Там очень живописные места. Мы с женой удрали из Москвы уже довольно давно, больше 13 лет назад, и эти калужские места как-то настраивают на такой лад, когда можно снимать и траву в том числе. Живя в Москве, я бы, наверное, траву не снимал.
– Можете прокомментировать какие-то из своих фотографий?
– Отчасти мотивы той эстетики микроскопических объектов, о которой я говорил, сохранились в моих черно-белых фотографиях. Например, снимок под названием «Ствол оливкового дерева», где обрезаны кадром боковые ветки – мне хотелось сделать так, чтобы зритель не понял сразу, что это ствол – будто это некий неопознанный объект, что-то такое марсианское или сделанное с помощью электронного микроскопа.
– Есть впечатление, что некоторые Ваши цветные фото тоже навеяны микробиологической темой. Например, «Сицилийская мозаика» с естественным узором разбросанных разноцветных лепестков…
– Да, может быть. Очень люблю такие темы. Однажды, будучи на Сицилии, я увидел огромное дерево, метров шести в высоту, усыпанное гигантскими красными цветами – что-то совершенно невероятное! Само дерево я не рискнул снимать: слишком было бы тривиально, но вот эти лепестки цветов, алые, только что упавшие, и коречневатые, потихонечку засыхающие, сфотографировал – там масса оттенков. Я выбрал время, когда не было яркого солнца и сильного ветра. Вообще в пейзажной съемке очень многое зависит от состояний природы, и фактор везения очень важен. И вот тут всё вместе сложилось. Как и тогда, когда я снимал «Поле васильков», на этой фотографии цвет тоже очень интересный, я успел застать очень удачное солнце. Есть интересные световые пятна, какой-то импрессионизм.
– На выставке по поводу одной Вашей фотографии – «Лён» – спорили две женщины: одна говорила: «Это же совершенно мертво!», а другая отвечала: «Ты не понимаешь – тут всё необыкновенно живое!»
– Этот лен вырастила жена в нашем саду. Лен очень красивый, он цветет голубыми цветами, которые потом превращаются в коробочки: они чрезвычайно фотогеничны, и я сделал такую «льняную» монохромную фотографию. А что касается спора…
Когда спорят, это уже хорошо. Это значит, снимок вызвал чувства. Помню однажды другой спор вокруг другой моей фотографии, на выставке в Польше. Один говорил другому: «Это – фотография», а тот: «Нет, вот та – фотография, а эта – точно не фотография. Какая же это фотография?» Я подошел и говорю: «Паны, должен вас разочаровать – это всё фотография…»
– У Хосе Луиса Борхеса есть интересная фраза: «…Сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять…» Можете как-то преломить эту мысль применительно к своим фотографиям?
– Ну, может быть, я начну немножко не с этого. Иногда я задаю себе вопрос – почему я снимаю одно и прохожу мимо другого? Я не могу сформулировать никаких принципов – почему так происходит. Думаю, это характерно для любого человека. Если какой-то пейзаж попадает в унисон с твоим внутренним настроем, состоянием души, твоим эго, то есть, если ты видишь, что это – твоё, тогда это снимаешь. И, как я уже говорил, будто присваиваешь себе что-то. Тут возникает такое немножко хищническое чувство: видишь какой-то потрясающий пейзаж – он сначала ничей, а когда его заснимешь – то как будто себе его положил, он – твой, никуда он теперь не денется – пойдет ли снег, дождь, будет ли солнце или гроза, а пейзаж у тебя уже есть, он не потеряется. Может быть, это продолжение того, что сказал Борхес. В пейзажах, в этих моментах утра, дня, сумерек или ночи – какое-то твоё продолжение. Осознавать это очень важно в фотографической работе.
– До московского «Адажио» у Вас было шестнадцать разных выставок. Расскажите, где они проходили и что это были за выставки?
– В Москве из этих шестнадцати было шесть выставок. Остальные – в других городах, в основном за границей. Так случилось, что я пару лет назад стал европейским передвижником. Попал в «дипломатическую» обойму. При каждом нашем посольстве есть своего рода культурный центр, который пропагандирует российскую науку и культуру, устраивает различные экспозиции. В основном выставляются художники, но и фотографы в том числе. И вот мне удалось выставиться в Варшаве, Гданьске, Братиславе, в январе будет выставка в Вене. Коммерческая составляющая моих выставок абсолютно минимальна, дело не в этом. Для меня очень важно видеть людей, которым мои работы просто нравятся…
– Ваши фотографии выставлялись и на ярмарках, «FotoMixFight», которые проводила Галерея классической фотографии…
– Да, дважды. Год назад, в декабре, на пейзажном «фотомиксе», правда, ничего не продалось. А в этом мае я выставил семь натюрмортов, и все семь были куплены. Но я экстремально пошел: очень сильно сбил цену. Ребята вокруг свою крутизну показывали – в 50-80 тысяч рублей свои снимки оценивали, у меня цена была от трех с половиной до четырех с половиной тысяч рублей за фото. Но я все-таки считаю: если фотография напечатана вручную, то она не должна быть дешевой. Ручная работа – есть ручная работа. Вообще, надо сказать, что цифровая печать сделала большую услугу аналоговой, потому что аналоговая фотография теперь стала занятием элитарным. Если же вы печатаете на струйном принтере, как это сейчас я в основном делаю, то такие отпечатки по определению будут дешевле. Конечно, они не должны быть совсем дешевыми. Это не постер все-таки. Ведь тут снимки на арт-бумаге. Это тоже штучная вещь. Но цена такой печати всё же ниже, чем ручной. Из этого я исходил. Ну, не знаю, что тут сыграло – низкая цена или что другое…. Но было приятно: пришел, смотрю – все мои работы отмечены красными кружочками. Значит, проданы. Как говорит мой племянник, сам себя стал уважать.
– А в каком жанре Вам больше нравится работать – пейзаж, натюрморт, портрет?
– Для меня самый тяжелый жанр – портреты. Думаю, для всех он тяжелый. Перед вами живой человек, и его надо так посадить, так настроить себя и его, чтобы все получилось. Вообще я начинал с натюрморта. И продолжаю много работать в этом направлении. Наверное, это мой любимый жанр. Тут вы ни от кого не зависите, только от себя, от своих фантазий. Вы можете сидеть в студии хоть две недели, выставлять какой-то натюрморт. Хотя последнее время я больше путешествую, пейзажи снимаю.
– А как настраиваете людей, когда делаете их портреты?
– Здесь мне очень помогает жена. Она умеет сделать не то, что визаж – ну, что-то в этом роде. Какой-то нюанс в одежде предусмотрит – шарфик, шляпку, и может расположить к себе людей, «заговорить» их, дать им расслабится… Хотя люди эти – мои знакомые. Пока у меня с портретами так серьезно не сложилось, чтобы я увидел незнакомого человека, подбежал бы к нему на улице и сказал – можно я вас сниму? Такого еще не было, правда, иногда лица бывают совершенно потрясающие – и молодые, и старые. Но вообще сейчас трудно снимать, потому что все стали фотографами. А главное, можно ничего не знать о фотографии и делать профессионального уровня изображения. Но это во многом случайно. Так можно сделать один-два снимка, но цепь фотографий не выстроишь… Сейчас идет такой поток, мейнстрим – я давно понял, что живу и работаю вне мейнстирима и что в него уже не попаду, да и не нужно это. Так называемая современная фотография во многом для меня не интересна, она потеряла эстетику. Эстетики практически нет ни в портретах, ни в каком-либо другом жанре. Хотя есть, конечно, исключения, есть корифеи…
– Например?
– Очень люблю Кулебякина. У Бориса Смелова потрясающие фото, особенно его натюрморты. Но в принципе из новой генерации я для себя никого не вижу, это герои не моего романа.
– Как фотограф, какое время дня и время года любите?
– Если говорить о пейзажной съемке, то самое лучшее время или утром, или вечером, когда солнце вот-вот должно зайти, когда есть такое теплое освещение, очень контрастное, когда форма необычайно подчеркивается – так не бывает в полдень. Что касается времени года, люблю сезон, когда нет листьев, когда графика особенно отчетливо видна, читается хорошо. Скажем, апрель. Или поздняя осень. Да всегда интересно снимать! Хотя зимой, особенно на морозе, нужно делать некие усилия…
– На какую технику снимаете?
– На аналоговую, у меня камера среднего формата Мамия 6х7. И несколько камер крупного формата 4х5, 8х10 дюймов – Тойя, Синар, старые камеры, чисто механические, там нет никакой электроники, они очень надежные. Конечно, очень тяжелые, и когда снимаешь где-то в городах, в Европе, понимаешь по реакции людей, что это уже все давным-давно забыто – люди подходят, с удивлением смотрят: «Еще можно и так снимать?» Я говорю: «А вы загляните в видоискатель – увидите, какая картинка получается. Что после этого ваша цифровая камера!?» Они соглашаются, хотя, понятно, что всё равно будут снимать на «цифру». Но когда вы держите в руках большой негатив или слайд и разглядываете эти потрясающие детали – это большое удовольствие.
– Эти камеры – совсем ретро? С черной тряпочкой?
– С черной тряпочкой мне не удобно работать, и в силу особенностей моего зрения я купил бинокулярнуую лупу, которая позволет переворачивать изображение. Вы просто смотрите в видоискатель, как в микроскоп. Такая лупа монтируется на камеру. Не на Мамию – там «шахта», вы смотрите сверху вниз. А на Тойя или на Синар вы крепите такую лупу сзади на матовое стекло. Эта приставка не маленькая, но зато очень удобная.
– Сколько всё это весит?
– Со штативом больше 10 кг. В последний раз была проблема в Барселоне, пришлось переплачивать за перевес. Ведь всю эту аппаратуру я сдавать в багаж не могу – ношу в ручной клади.
– Одну камеру с собой возите?
– Одну. В последний раз брал Мамию. Хотя снимать архитектуру лучше на камеру-гармошку: когда вы снимаете на узкой улочке, она убирает абсолютно все завалы зданий, и можно обойтись без всякого фотошопа, всё получается ровненько, красиво.
– А камеру поменьше, на всякий случай с собой носите?
– Бывает. И один раз это меня очень выручило, я сделал важный для себя кадр – в старинном городе Эриче на Сицилии. Там был очень сильный туман. Я стоял посредине крохотной улочки, утонувшей в этом тумане, и вдруг издалека, мне навстречу стал двигаться маленький автомобильчик с зажженными фарами. Если б я был со своей «гармошкой» или с Мамией, я бы просто не успел бы его снять. Понятно, что автомобиль не стал бы меня дожидаться. Я снял эти разрезающие туман фары на «цифру» – качество не такое хорошее, но кадр получился интересный. Был у меня среднего класса Панасоник с лейковской оптикой.
– То есть, все же не «мыльница» в кармане?
– Нет, тоже не легкий, не совсем карманный вариант. Ну, такая привычка фотографа.
– А за Вашу творческую жизнь выработалась привычка смотреть на жизнь через окошечко объектива?
– Да. Более того, я долгие годы, с того момента, когда перестал заниматься живописью и графикой, поставив крест на своих способностях, ходил и руками кадрировал что-то, как бы примерял это все на совсем другое время и другое качество. И оказалось, что это было правильно.
Катерина Кудрявцева
Источник: Фотокомок.ру
